“Богу наши добрые поступки не нужны, они нужны нам, чтобы сердце наше научилось любить! Надо приложить все свои силы, всю веру, все остатки души, еще живые, кровоточащие, еще не сгнившие, не истоптанные… вот кусочек найдем, и им прильнем к Спасителю! Понимаете, все это должно повернуться, как в игрушке, которую ребенок собирает: и так пробует, и этак – никак не может попасть, чтобы защелкнулось и встало на место. И плачет, и капризничает, но вот… раз! Чудо! Так и наше сердце”...
Петр Николаевич Мамонов – поэт, музыкант, актер. Родился 14 апреля 1951 года. В 1979 году окончил Московский полиграфический техникум. В 1979-1982 годах учился на редакторском факультете Московского полиграфического института. В 1984-1990 годах – руководитель и фронтмен легендарной рок-группы “Звуки МУ”. С 1991 года выступает сольно. Автор, режиссер и главный актер спектаклей: “Есть ли жизнь на Марсе?”, “Шоколадный Пушкин”, “Мыши, мальчик Кай и Снежная Королева”. Снимался в фильмах: “Время печали еще не пришло”, “Такси-блюз”, “Игла”, “Пыль”, “Остров”.
Бежать надо за крестом
В этом дне было много дождя. Мокрая трава, сочащееся влагой небо, неспешный разговор Петра Николаевича – как стук капель по жестяной крыше. У Мамонова в деревне Ефаново, что под Вереей, – деревянный дом, в котором он живет вот уже десять лет. Тут же он принимает многочисленных журналистов, почти никому не отказывая. Наша беседа начинается с принесенного мной в подарок чая, на который хозяин смотрит с подозрением: “Я, знаете, пью мате – мужской напиток, горький и терпкий; или воду – вкусную, из нашей ефановской скважины”.
Здесь, вдали от городов, все иначе: вечная тишина, и вид за окном не меняется – только времена года красят его каждое по-своему.
– Петр Николаевич, что для Вас жизнь в деревне?
– В раю живешь – а все мало, все время хочется чего-то… Знаете, я уверен, что те обстоятельства, в которые нас помещает Господь, всегда благо. Я никуда не убегал и не прятался, как некоторые говорят! И жить в глуши никогда не планировал – родился и вырос в центре Москвы, на Большом Каретном. А очутился здесь. Но раз Он меня сюда поселил, значит, тут мое место.
– Говорят, место меняет человека. Вас поменяло?
– Да вроде место осталось прежним, а вот все, что раньше нравилось, стало мне скучно. И наверняка по промыслу Божьему! Ну, привезли мне друзья каких-то великолепных головок травы из Индии, я накопил огромную коллекцию современной музыки, я, наконец, остался один, мне никто и ничто здесь не мешает… Казалось бы: курнул, прилег, слушай музыку и лови кайф. Не могу. Через час думаю: “Боже мой! Как же было хорошо, когда я был с Тобой! Как я летал!”. Я ведь написал сто двадцать прекрасных стихотворений за три летних месяца – да я за всю свою жизнь столько не написал! Вот какие дары сразу – бери! И я все это опять втоптал в грязь. А ведь если я гнию, то и Церковь, тело Христово, с моего бока гнилая… Я и плачу по этому поводу, но, видно, плачу неискренне, оставляю себе щелочки лукавые… А Господь все это видит.
– Последнее время Ваш дом – место паломничества журналистов. А каким должен быть православный журнал, чтобы быть интересным именно Вам?
– Мне не нужна православная обложка, православная, скажем так, “фишка”. Как и куда поехал Владыка, как детишки с благостными лицами получили по вафельке от богатого дяди и как это все поп святой водой окропил. У меня, Пети Мамонова, насущные вопросы: как мне сегодня жить, как справиться со своим греховным, насквозь пропитанным пороком существом. Это мне важно! Вот тут недавно приезжал молодой человек из можайской газеты. Говорит: “Петр Николаевич, возьмите лопату – попозируйте для нашей рубрики “Звезды с лопатой”. Отвечаю: “Постойте, Вы сначала дайте мне номер газеты, тогда я решу, стоит ли”. Посмотрел: а там ура-патриотизм, русофильство и все такое прочее… Нет уж, я по другой части. Я хочу по-честному.
– А то, что Вы раз за разом повторяете в каждом интервью, может кому-то помочь?
– Конечно! Потому и говорю. Как мне сейчас жить, почему я не могу справиться со своей раздражительностью, почему не могу побороть свои вредные привычки, в чем дело? Вот журнал “Нескучный сад” написал про меня: шут, арлекин, христианин. Ну, какой я христианин? Я десять лет в Церкви, но не считаю себя христианином. Я не могу возлюбить Бога больше всего на свете, у меня не получается. Знаю правду слова Его, и что все счастье у Него, и лучи – все там… Но делаю по-своему. Вот позвонил человек, попросил помочь – не хочется ехать, но все бросаешь и едешь. Вот христианство! А если говоришь: “Жень, я так занят, давай на следующей недельке”, – это уже не христианство, а обычная вежливая жизнь. Ведь можно быть приличным человеком и без веры, так?
Вот и рвет меня на части! Но пути назад нет. Иногда думаешь: куда же я попал?.. Греховная мысль, конечно, но это не ропот на Бога. Это другое: я не готов, я побежал за радостью, за восторгом, а бежать-то надо за крестом и за Христом.
читать дальше– А как же “всегда радуйтесь”?
– Всегда радуйтесь – это другая радость, радость о Духе Святом, о мире душевном, а не такая дурацкая: выпил – и радуйся. А если любишь только себя, какая тут радость? Проверьте каждый себя, умеете ли вы любить – так, чтобы забыть все, чтобы думать только о любимом, как в молодости. Вот есть любимая девушка, и думаешь только о том, как бы ей услужить, как бы она не обиделась. Посмотрела косо – не спишь всю ночь. О себе не думаешь совсем! Даже в плотской, человеческой любви, и то забываешь себя, а тут… Вот как такую веру обрести и такую рьяную целеустремленность, чтобы забыть свои “хочу” постоянные? Ради Господа нашего, Который жив и с нами рядом вот здесь сидит и слушает меня, грешного, окаянного. Я столько дурного Ему сделал, так Его оскорблял, а Он все прощает: я все еще жив...
Трудно переломить свое сердце, обратить его к Богу. Как только это получается, все остальное легко и просто. По опыту знаю, потому что Господь, по благости своей, подавал мне такие минуты, когда включается что-то, и думаешь: как же я живу?! Что же я так стремился к греху, что нашел в нем? А потом все сначала…
– То, что Вы делаете на сцене, то, что Вы пишете, помогает бороться с грехом?
– Это дар Божий, он не помогает. Это служение, наверно. Слава Богу, что Он дал мне такой дар, благодаря которому я могу большому количеству людей послужить. Надеюсь, что здесь, в моей работе, я честен. Я ведь имею очень маленькое отношение к тем дарам, которые через меня сыпет Бог. Тем ответственнее я должен жить: кому больше дано, с того больше спросится.
Мы не врачи, мы – боль
Мамонов говорит эмоционально, но размеренно, не замолкая в ожидании вопросов, а будто пережидая, когда можно будет снова говорить. Конечно, вовсе не так, как на сцене в спектакле – истово, на грани игры и сумасшествия, – совсем иначе: тихо, но с бесконечным внутренним напряжением и болью. Улыбается: “Со мной журналистам легко, я часами, даже днями могу разговаривать не смолкая… А почему? Потому что это – моя главная боль, я об этом думаю все время”. Но и в театре, и здесь, в полутьме избы, это один и тот же человек – нет-нет, да и проскользнет в нем по-хорошему безумная, шутовская нотка: “Это счастье – когда над вами смеются! Клоун – самое почетное звание. Кто такой клоун? Это человек не от мира сего. Я не хочу жить ценностями этого мира, они, скажу на жаргоне, просто перестали меня “тащить”.
– А в споре о том, совместимы ли рок и Православие, Вы на чьей стороне?
– Вопрос ведь всегда ставят как? Что творчество как таковое, особенно “рок-н-ролльные пляски” – это все бесовское дело. Я с этим принципиально не согласен. Если есть дар, значит, как-то надо нести его людям, потому что талант в землю зарывать – не дело. А что касается формы… Почему обязательно должно быть так: с гитаркой, под свечечкой, потихонечку? На самом деле это все халтура! Вот читаю у митрополита Антония Сурожского: “В момент, когда художник старается сделать из своего дела, мастерства иллюстрацию своей веры, это большей частью становится именно халтурой”. Пример иеромонаха Романа, Жанны Бичевской и прочих только отвращает от христианства. У людей нормальных, которые имеют вкус и ум, просто не может быть другой реакции. А таких большинство: дураков нет. Как же быть? Снова митрополит Антоний: “Если художник пропитан своей верой, ему не нужно сличать с ней свое вдохновение, потому что они не только переплетены – они составляют одно”. То есть делай, что хочешь: веруй, молись, грехи свои истребляй, но твори, как тебе сердце велит! Насколько ты вырос духовно, настолько ты и выдашь. А если изберешь тему “Милый Боженька, слава Тебе”, а сам – гнилой, это двусторонний грех: ты и людей путаешь, и сам врешь.
– Наверное, можно судить и по тому, какими люди уходят после Ваших выступлений?
– К сожалению, мой друг, искусство – и это совершенно четко доказано – людей не меняет. Если бы меняло, то мы давно бы в раю жили! Сколько написано прекрасного: и Шекспир, и Пушкин, и Байрон, и Гоголь – все, что хочешь! Ан нет…
– Но хоть что-то оно двигает в душе?
– На те полтора часа, что я на сцене, да. Но только на эти полтора часа. И то, если я искренне говорю, в художественной форме, а не просто ору как сумасшедший. Я стараюсь передать людям то, что в данный момент происходит в моей душе, не играю, не создаю никаких образов. Вот увидит меня один, другой, третий и подумает: я-то думал, я один такой, а вот дядька-артист, знаменитый, на сцене поет, а у него то же самое, так же болит”. Болит ведь! Герцен еще давным-давно сказал: “Мы не врачи, мы – боль”. Мы не исцеляем, не помогаем, а делимся своей болью, потому что нам тоже страшно, жутко, одиноко жить в этом мире. Мы можем только сострадать, если кому дано, – и это уже проявление любви.
– Тогда может ли вообще человек помочь человеку?
– Я так скажу: не имею человека. Как тот евангельский расслабленный, что тридцать восемь лет лежал у общей купели и ждал чуда, но никто не готов был сидеть рядом до тех пор, пока не возмутится вода – чтобы бросить его в купель. У всех свои заботы, а кто знает, когда это случится: через день, через год?.. Людей, готовых на такое, почти не сыскать! Вот, к примеру, когда человек в запой впадает, его можно вытащить двумя способами: или в больницу, или так… Но так – это значит, что с ним надо пару недель сидеть. Постоянно. Вот был бы такой друг, который приедет и скажет: “Петь, вижу, ты маешься, давай я с тобой дней десять поживу, помолимся вместе, побеседуем, как-нибудь да справимся вдвоем!”
Был у меня такой человек – мой самый близкий друг Евгений Федорович Казанцев, знаменитый бас-гитарист московский. Он ушел два с лишним года назад от туберкулеза. Как половину меня вырвали… Это ведь очень важно: когда что-то болит, чего-то не можешь, всегда есть к кому пойти и рассказать. Кроме духовного отца, конечно… Ведь к духовному отцу идешь как к отцу, спросить совет, а тут – как к соседу по палате, такому же больному. Если у него ноги нет, а у меня глаза, мы что, будем смеяться и тыкать пальцем друг в друга: “А у тебя ноги нет?”, “А у тебя, дурак, глаза нет!”
– Петр Николаевич, а слава Вам мешает?
– Слава… Я взрослый человек, и человек, к счастью или несчастью, неглупый, поэтому я спокойно к ней отношусь… Так я о себе думал долгое время. Но вспоминаю: сидим на Соловках, снимаем “Остров”, и в минуту отдыха включаю я телевизор, а там – самый конец интервью со мной: я буквально пару слов сказал, и все. И мне так стало плохо: как же это я не посмотрел передачу с собой целиком?! Говорю себе: стоп, это что же? Тщеславие в чистом виде. А я-то думаю и вам говорю, что я к славе равнодушен. Неизвестно! Так, от внешнего отгребаюсь, но если меня хвалят, я это люблю, конечно. Ругают – стараюсь не обижаться, но уж если по-настоящему, хлестко, да в цель, да точно – обижаюсь, и к этому человеку начинаю относиться плохо. У нас, как говорит Осипов Алексей Ильич, “куда ни тронь, всюду вонь”. Мы люди приличные, хорошие лишь до того момента, пока нас за живое не заденут.
– Вот Вы говорите, что все совершается по промыслу Божьему. Значит, для чего-то были эти “сорок лет в дыму” – вся Ваша жизнь до прихода в Церковь?
– Да, Господь их дал мне, но дал и свободу выбора. И что я выбрал? Давайте по-честному: я выбрал грех, выбрал левую сторону, праздник каждый день. Да, я могу работать, ворочать, копать, но вечером дай праздничек! Если вечером праздничка нет – долбит так, будто палкой тебя колотят!
А представляете, если бы я выбрал добро? Сколько бы я успел, сколько бы написал стихов… Ну, а чтобы горя хлебнуть, не надо специально идти на темную сторону, чтобы от дна потом оттолкнуться и – наверх… Чепуха все это! У каждого свой крест и каждому по его мере отмерит Господь: кому болезнь, у кого близких заберет – каждому свое.
Но удивительно, как все-таки милостив Бог: я ведь мог пятьсот тысяч раз умереть! Сейчас пожинаю плоды: каждое утро тоскливо, жить не хочется, а приходится вставать. Но не ропщу, потому что достойное получаю по делам своим. Никогда не отчаиваюсь. Вот, кажется, все, погибаю – Бога оскорбил: причастился и сразу же вечером напился. Но и тут нельзя отчаиваться. Как говорит наш батюшка в храме, куда я хожу: “Встал – попробуй прожить один день, никаких планов не строй”.
Комариными шажками в Царствие Небесное
Петр Николаевич срывается с места и со словами: “Простите, мне надо баньку топить”, – уходит по тропинке в морось и зелень, наискосок, к срубу на другой стороне участка. За окном бегают бесчисленные коты и котята, шныряют в мокрых кустах, порскают в разные стороны каждый раз, как мы открываем дверь и выходим во двор. Все больше кажется, что именно здесь и надо беседовать с Петром Мамоновым – в привычной ему тишине, будто подслушивая его мысли: “Богу наши добрые поступки не нужны, они нужны нам, чтобы сердце наше научилось любить! Надо приложить все свои силы, всю веру, все остатки души, еще живые, кровоточащие, еще не сгнившие, не истоптанные… вот кусочек найдем, и им прильнем к Спасителю! Понимаете, все это должно повернуться, как в игрушке, которую ребенок собирает: и так пробует, и этак – никак не может попасть, чтобы защелкнулось и встало на место. И плачет, и капризничает, но вот… раз! Чудо! Так и наше сердце”.
– Как Вы думаете, почему многие так негативно относятся к Церкви?
– Потому что не просвещены. Лесков еще писал: Россия крещена, но не просвещена. Надо объяснять самые азы: Христос – Кто это вообще такой? Ведь люди в темноте ходят, в суевериях. Я скажу больше: и причастие Святых Таин может быть совсем не благодатью, а магией. Вот сейчас дуну-плюну, причащусь, поставлю сто свечей, закажу сорокоуст – и дело сделано. А перейди ему дорогу: “Куда прешь!” Если триста причастников, отпихивая друг друга, рвутся к Чаше, какое это Причастие?..
Вот если обо всем этом будут писать честно, тогда я пойму, где находится моя страна на самом деле. У нас в стране 8 миллионов абортов в год – так давайте поставим перед вами 8 миллионов годовалых детей и дадим вам в руки автомат Калашникова. Вперед, стреляйте! Подымется рука? Нет. Потому что с виду мы все нормальные вроде люди, не садисты. У отца Дмитрия Смирнова спрашиваю: “Вот как вы относитесь ко всем этим страшным рекламам, что по всему городу развешаны?” Он говорит: “Я их не вижу”. Но это он не видит. Вот написали бы мне, грешному, как научиться не видеть этих плакатов, этих голых тел?
Я люблю свой народ, я здесь, я никуда не уехал, поэтому я падаю от этого навзничь. Как загородиться от этого? или, может, не надо загораживаться? Почему кругом водка, наркотики? Потому, что никто не объяснил нам, что есть другое, что есть любящий Отец. А когда объяснили – уже нет сил, нет внутреннего, искреннего желания. Идешь только потому, что знаешь: путь только там. И правда, и любовь…
В наше время даже попы говорят, что сегодня достаточно быть просто порядочным человеком: время подвижничества прошло. Сейчас же основные прихожане храмов – неофиты. Восемьдесят процентов заново в веру обращенных. Они ничего не знают, им просто некуда больше идти: и там плохо, и тут… Куда? Или в петлю, или к Богу! А хорошо было бы, если бы шли по любви, если бы человек с детства видел, как мама, папа и братишки-сестренки друг другу помогают и в Церковь ходят. Детям ведь в храме очень нравится, им там все интересно: там свечечки горят, там какие-то иконки. У детей души – чистые, светлые, а мы стоим в храме – все мимо, потому что души у нас окаменелые.
– Может ли вырасти что-то доброе на такой выжженной почве?..
– А вот это наше дело – растить. Но только в себе, а не других поучать. Спроси с себя – и хватит с тебя. Все беды ведь потому, что люди, которые начитались книг всяких (и я, в том числе, грешил этим) начинают считать себя мудрыми, толкают речи о Боге, поучают. А вечером глядишь: с бутылкой пива сидит! Я считаю: не лезь к другим, не тащи никого в храм креститься, не обращай никого в свою веру. Сиди и молчи. Если надо будет, они увидят… Как батюшка Серафим говорил: стяжи в себе дух мирен, и вокруг тебя тысячи спасутся. Скажу проще: вот семья, четверо. Муж с работы к телевизору, пивка, и все – никакой, мутный лежит; жена целый день орет: “Опять нажрался!”; дети совершенно безумные растут в таком аду. Но вдруг одна четвертая часть этой семьи, к примеру, муж, пришел в себя, бросил пить, из раздражительного стал кротким, из злого добрым. Что случилось? На одну четвертую улучшилось состояние этой семьи. Это уже шаг, пусть и маленький! Вот такими комариными шажками можно и в Царствие Небесное дойти.
Самое страшное – спокойная совесть, это – сон. “У меня все в порядке”. Не бывает! Первый признак, что ты на правильном пути – когда видишь грехи свои. Значит, ты идешь к свету, а свет, как известно, темную комнату озаряет все больше и больше, и то, что не было видно в прежнем полумраке, выходит наружу. Оказывается, что ты и завистлив, и денежек хочешь побольше, да и детей своих любишь только потому, что они твои... Больше того – ты вообще никого не любишь, только себя. А вид делаешь лишь из воспитания. Приходит гость: здравствуйте, проходите, чаю? А на самом деле тебе начхать, напьются ли люди чаю, уйдут они голодные или нет. Сидишь, вежливо разговариваешь, а думаешь: скорее бы ушли, или, наоборот: остались бы подольше, уходят – снова обида. И так постоянно!
– Как Вы думаете, можно ли передать свой опыт веры детям? Какие слова нужны, чтобы рассказать о своем страдании, о поиске Бога?
– Научить можно только своим примером: словами никого не убедишь. А ведь человек воспитывается до четырех лет, дальше можно только что-то подправить, но научить заново – никак. И если этот возраст упустишь, будет очень тяжело. Я, конечно, не в претензии на своих родителей, у меня прекрасная семья, мама – переводчик, отец ученым был, все было хорошо. Но, к сожалению, мне никто не рассказал о Боге, никто в церковь маленького не повел – теперь у меня этого просто нет в природе. Пусть я убежал бы оттуда в тринадцать лет, но что-то важное было бы заложено. А как с моими детьми?.. Я не знаю ничего о других, даже о своей жене и детях – настолько мы все разные. Внешне мы все похожи, а если серьезно копнуть, такие глубины в каждом открываются, какие только Бог может измерить.
– Петр Николаевич, очень непросто словами выразить то, что значат для меня, зрителя, Ваши концерты… А что они дают Вам?
– С одной стороны, концерты, спектакли помогают мне жить, но с другой – очень изматывают. Здесь палка о двух концах. Если всерьез бороться с грехом – что у меня не получается, как хотелось бы, – то это отнимает все силы: и духовные, и физические. Но надо служить людям! Я знаю, что занимаюсь независимым искусством, странным, неудобопонятным, что меня любят от силы тысяч десять человек – но зато это люди, которым мое творчество действительно необходимо. Вот для них я и работаю. Я не культмассовый работник, но это мне и не нужно. Я делаю то, что хочу, то, что в душе моей рвется наружу. Я предпочитаю молчать год, чем делать что-то быстро, лишь бы денег заработать. И благодарю Бога за то, что как-то могу свой дар отдать людям. Вот еще один день на земле… Прожить бы мне его достойно.
Журнал "Фома", декабрь 2006.
http://www.foma.ru/articles/407/
-
-
16.01.2007 в 12:26-
-
16.01.2007 в 13:34хорошее
-
-
16.01.2007 в 18:17Это интервью брала у Мамонова моя подруга-одногруппница Елизавета Киктенко
Поклон ей - хорошее интервью.